Интервью генерального директора Уральской горно-металлургической компании Андрея Козицына

Родом из Верхней Пышмы 19−летний Андрей Козицын пришел на гордость города — завод «Уралэлектромедь» слесарем после техникума. Начальник участка автоматизации, начальник отдела оборудования — на каждой ступеньке карьерной лестницы он удивлял стариков способностью правильно выстроить процесс и наладить взаимодействие людей и подразделений. Талант управленца прошел хорошую шлифовку в 1994 году, когда Козицына назначают коммерческим директором завода. Казалось почти невозможным выбраться из завалов долгов, неплатежей, восстановить ритмичную работу предприятия. Но Козицын справился. Конечно, не в одиночку. Именно в тот период контроль над заводом переходит к Искандару Махмудову, легендарной и до сих пор весьма закрытой персоне в российской металлургии (а теперь и не только металлургии). Ну а на следующий год гендиректором «Уралэлектромеди» становится 35−летний Андрей Козицын. Следующие четыре года понадобились для выстраивания цепочки собственности от «Уралэлектромеди» вниз — к сырью и медеплавильным заводам, и вверх — к кабельным и радиаторным производствам. В 1999 году оформляется Уральская горно-металлургическая компания (УГМК), вертикально интегрированный металлургический холдинг полного цикла. Гендиректором назначается Козицын, президент и мажоритарный собственник компании — Махмудов.

Бывшее в свое время модным словечко «чеболь» прилипло к УГМК с легкой руки московских журналистов еще десять лет назад, когда только что оформившийся холдинг начал, подобно спруту, заходить сначала в смежные (черная металлургия), а потом и все менее сопряженные с «родовым» бизнесом отрасли. Накануне кризиса, на жирке тучных лет холдинг имел активы и проекты в угледобыче, девелопменте, АПК, авиастроении, прорабатывались проекты в угольной генерации, лесозаготовке и деревообработке.

«Вы кем себя ощущаете — все-таки еще металлургом? Или универсальным управленцем?» — жестким людям нравятся жесткие вопросы. Козицын улыбается: «Конечно, я металлург, но глупо не использовать то, что дано природой».

За время полуторачасовой беседы старательно контролировавший эмоции Козицын позволил себе выйти из равновесия лишь дважды — когда дело касалось несовершенства нашей налоговой системы и еще раз, когда разговор зашел о фирменной российской бесхозяйственности. Появилось ощущение, что мотивы экспансии УГМК до некоторой степени иррациональны — они сводятся к наведению порядка и правильной «упаковке» бесхозных ресурсов. Естественно, с прибылью. В капиталоемких проектах, естественно, на паях с государством.

О том, как он наводит порядок в своем хозяйстве и что считает нужным сделать в масштабах отрасли и страны, Андрей Козицын рассказал «Эксперту».

— Президент Медведев на Санкт-Петербургском экономическом форуме заявил, что с 2011 года будет отменен налог на прирост капитала при осуществлении долгосрочных прямых инвестиций. На ваш взгляд, эта мера как-то поможет бизнесу?

— Я оцениваю эту меру позитивно, хотя она одна не в состоянии запустить отсутствующие у нас механизмы длинного инвестирования. Необходимы также изменения условий финансирования банков со стороны ЦБ с тем, чтобы банки могли выдавать длинные деньги на приемлемых для бизнеса условиях. Сейчас мы на рынке имеем максимум трехлетние деньги, но такой срок кредита явно недостаточен для финансирования крупных, технически сложных инвестиционных проектов, уже не говоря о высокой стоимости подобных ресурсов, так как все риски закладываются в ставку. А риски сегодня велики. Кризис, так скажем, приостановился, но не закончился.

— Почему вы так считаете?

— В моем понимании кризис продолжается. Экономику Евросоюза лихорадит, соответственно, европейские рынки, как основные потребители нашей продукции, неустойчивы. Конечно, сейчас кризис приобрел другие формы. Того шока, который был осенью 2008−го и в начале 2009 года, уже нет, но высокая степень неопределенности сохраняется.

— Но ведь текущие цены на медь существенно выше прошлогодних? Цена сейчас для вас вполне комфортна?

— Да, цена на медь изменилась в сторону увеличения достаточно серьезно. Но сложно делать прогноз потребления металлов в Европе и в Китае на ближайшие полтора-два года. Мы не занимаемся поставками меди в Китай, там действуют ввозные пошлины на медь, но китайский рынок в значительной степени влияет на цены. В 2009 году на Китай пришлось более 30 процентов мирового потребления меди.

— Минэкономразвития предлагает ввести экспортную пошлину на медь с плавающей ставкой, зависимой от мировой цены. Как вы относитесь к этой инициативе?

— Десять лет действовала экспортная пошлина на медь. Когда ее вводили, решение обосновывалось необходимостью развития внутреннего рынка. Но за прошедшие годы внутренний спрос на медь кардинально не изменился, он как был в районе 330 тысяч тонн в год, так и остался. В 2009 году из-за кризиса упал до 260 тысяч тонн. Это примерно треть от объемов производства. Поэтому пошлина — не тот инструмент, который может сдвинуть эту ситуацию с мертвой точки. Позитивным я считаю тот факт, что сейчас обсуждается идея плавающей ставки, привязанной к цене. Действовавшая до кризиса пошлина с фиксированной ставкой во многих случаях означала неминуемые убытки для производителей.

А что касается развития внутреннего рынка меди, то здесь необходимый инструментарий существует. Как организован рынок потребления металлов в развитых странах, всем известно. Нам надо просто использовать этот опыт. Это касается и меди, и цинка, и свинца. Примеров можно привести массу. Почему у нас стоит черный металл на улице, а во всей Европе оцинкованный черный металл? Почему в ЖКХ у нас так мало используется медь, хотя кровельные материалы, сливы, трубы из меди служат в разы дольше тех, которыми мы пользуемся сегодня?

В некоторых случаях ситуация просто абсурдна. Скажем, у нас нет системы сбора старых автомобильных аккумуляторов. Казалось бы, проще простого: продавайте автовладельцам новый аккумулятор только в обмен на старый, утилизируйте кислоту, а свинец будет централизованно отправляться в виде лома на переплавку. Человек купит новый аккумулятор за минусом стоимости сданного, а не выбросит его на помойку или просто за гараж. Он получит экономию, а представляете, какой экологический выигрыш в масштабе страны?

— Зато какое-то есть чувство свободы — ты куда хочешь, туда и выбросишь свой аккумулятор. А то придется обязательно сдавать его…

— Когда мы в России экономику с чувством свободы соединим, тогда будет все хорошо.

— Все-таки не совсем понятно, как же повысить внутренний спрос на металлы? Ну, скажем, конкретно на медь в ЖКХ.

— Нужно нормативным образом разрешить применять медь. Делать медные батареи, трубы на тепло и горячую воду, разводку по газу, установочные провода, сливы, трубы, крыши.

— А сейчас разве действуют запреты какие-то на это?

— Формально нет, в коттеджном строительстве и сейчас медь широко используется. Но вот в массовом строительстве использовать медь считается дорогим удовольствием. В результате в Европе потребление меди составляет семь с половиной — восемь килограммов на человека в год, а у нас — полтора.

— Ну, мы все же менее богатая страна.

— Это все от лукавого. Если считать правильно, то есть учитывать экономию на ремонте и замене за весь срок эксплуатации, то медные изделия для ЖКХ окажутся дешевле.

— Так как же запустить массовый спрос на медь в ЖКХ?

— Я считаю, что мы зимняя страна, можно в общем-то и обязать. Поменять технические условия и регламенты. Для начала можно взять какой-нибудь город в любой точке нашей страны с населением от 30 до 50 тысяч. И вывести его на евростандарт в части энергоэффективности. И сравнить затраты на модернизацию ЖКХ и отдачу в смысле снижения потребления энергии, тепла, газа, воды. В этом и есть экономическая эффективность вложенных средств.

«Гора» в приоритете

— Какие проекты вы притормозили в кризис, а какие были продолжены?

— В 2009 году мы были вынуждены сократить объем инвестиций по холдингу до 500 миллионов долларов, хотя до кризиса программа была около полутора-двух миллиардов. Мы приостановили реализацию больших проектов, связанных с коммерческой недвижимостью и жилищным строительством. В нынешнем году инвестпрограмма составит порядка полутора миллиардов долларов, то есть объемы фактически восстановлены. Ее основа — вложения в горное производство. В «гору» будет направлено 70 процентов всех инвестиций. Что касается металлургии, то мы ее в значительной степени уже привели в порядок за годы высокой конъюнктуры. Хотя и в этой части важные проекты есть. Скажем, расширение мощностей «Уралэлектромеди». Мы строим новый цех электролиза, который заработает в 2012 году, что позволит увеличить выпуск рафинированной меди с 300 до 500 тысяч тонн в год. Это повлечет за собой изменение инфраструктуры всей промышленной площадки.

У меня есть еще мысли по «Уралэлектромеди». Все будет зависеть от того, как будет развиваться ситуация со стоимостью услуг монополий. Сегодня на плавильных предприятиях мы льем черновую медь в виде чушек, потом чушки на «Уралэлектромеди» в отражательных печах расплавляем, делаем частичное огневое рафинирование и получаем аноды. Возможно, эту технологическую схему придется изменить. Может оказаться выгодным разливочный комплекс и рафинирование организовать прямо на плавильных предприятиях, а здесь оставить только электролиз. Все будет зависеть от тарифов на газ и цен транспортировки, надо внимательно считать.

— А ваша сырьевая база позволит вам так увеличить мощности?

— Если бы мы не рассчитывали на сырьевую базу, мы бы не расширялись. Основа развития сырья — это месторождения в Башкирии, Оренбургской области, в Алтайском крае. В Свердловской области это Сафьяновская медь, а также группа северных месторождений: Тарньер, Шемур, Ново-Шемур.

— После того как прошел конкурс на разработку Удоканского медного месторождения, вы никаких переговоров с победителем тендера, «Металлинвестом», не вели — о планах совместной работы, поставках сырья оттуда в будущем?

— Пока нет предмета для таких переговоров. Насколько я знаю, там делается предТЭО, и только потом станет понятно, какой набор технологий будет применим и до какой степени готовности будет доводиться там сырье.

— УГМК является управляющей компанией для «Кузбассразрезугля». В каком состоянии находится ваш проект строительства угольной электростанции в Кемеровской области?

— Речь идет о строительстве станции мощностью 600 мегаватт «на борту» угольного разреза. Но во всем мире подобные проекты реализуются таким образом: государство финансирует создание инфраструктуры. Речь идет о железной и автомобильной дорогах, шлакохранилище, линиях электропередачи. Кроме того, пока не просматривается потребителей для тепла, которое могла бы вырабатывать эта станция. А строительство станции только для выработки электроэнергии будет иметь гораздо худшую экономику. Мы предоставили в Министерство регионального развития все необходимые документы на финансирование в рамках Инвестиционного фонда. Пока непонятно, что будет с этим фондом и будет ли положительное решение по нашей заявке. У нас есть подобный проект в Свердловской области — станция Демидовская в районе Староуткинска, правда, проработка этого проекта находится на чуть менее продвинутой стадии. Но, я думаю, к концу года мы также подготовим заявку в Минрегион. Кроме того, обе станции заявлены в утвержденной правительственной программе до 2020 года по развитию генерирующих мощностей, где топливом является уголь.

По зову природы

— Трудно обойти тему соотношения профильных и непрофильных бизнесов. Абсолютно понятны составляющие вертикально интегрированного металлургического холдинга, но кроме этого вы вошли в уголь и стоите на пороге энергетики, вошли в агробизнес, реализовали проекты в коммерческой недвижимости, приобрели чешский авиазавод. Не происходит ли размывания компетенций, разбрасывания сил и ресурсов?

— Мы уже приняли решение в ближайшие три-пять лет завершить проекты, связанные с недвижимостью и непромышленной стройкой. Больше дорогих отелей в Екатеринбурге возводить не будем (УГМК построила пятизвездочный отель Hyatt Regency в столице Урала, стоимость проекта — свыше 100 млн долларов. — «Эксперт»). Быстрее завершить эти проекты вряд ли удастся, так как потрачены большие средства и надо выходить из них с прибылью.

— А агробизнес? Он-то уж точно в вашем составе кажется экзотическим.

— Вы ошибаетесь. Аграрный дивизион сегодня безубыточен. Они сами обслуживают кредиторку. Конечно, они должны холдингу — мы вложили туда больше полутора миллиардов рублей. Но постепенно рассчитаются. Проект интересный. Производство и в тепличном хозяйстве, и на ферме организовано на самом высоком уровне, с применением европейских технологий. После реконструкции молочного завода аграрный дивизион будет абсолютно самодостаточным.

— Каковы планы развития принадлежащего вам авиастроительного завода в Чехии?

— Мы работаем над формированием портфеля заказов для этого предприятия. Недавно состоялся тендер правительства Камчатки, один самолет пойдет туда. С Якутией ведутся предконтрактные разговоры, они тоже собираются объявить тендер на один самолет. В прошлом году мы поставили два самолета в Башкирию, два самолета в летное училище в Сасово. С губернатором Свердловской области мы на эту тему разговаривали по поводу местной авиации. Поручения соответствующие даны, может быть, удастся в будущем году этот вопрос здесь тоже решить по двум самолетам.

— Для вас этот бизнес рентабельный или имиджевый?

— Если этот год сработаем, как планировали, это примерно десять самолетов, на будущий год минимум двенадцать. И в общем-то будет достаточно рентабельно.

— Вы попали в правительственную программу по развитию региональной авиации?

— Чтобы попасть в правительственную программу, собственником актива должна быть Объединенная авиастроительная корпорация, ОАК, и завод должен находиться на территории России. А вот чешское правительство приняло программу в части модернизации самолетов, и мы ощутим ее действие.

— Ну а строительство целлюлозно-бумажного комбината в Тавде зачем понадобилось?

— Мы провели анализ рынка. В советские времена в Свердловской области заготавливалось 22 миллиона кубометров древесины и куда-то вывозилось. Начиная с 1990−х годов стали заготавливать 5–8 миллионов. А лес, если его не заготавливать, гниет, потом горит. Так природой устроено. И вот мы начали продумывать проект. Пригласили австрийцев. Нашли удобную точку на реке Тавда. Там есть и лесосека, и вода в необходимых объемах. Вполне можно построить ЦБК на 500 тысяч тонн целлюлозы. Можно в конечном итоге на следующем этапе и до бумаги довести. Но опять же во всем мире на создание инфраструктуры идут бюджетные деньги, а у нас это не сильно кому надо. Конечно, инвестиции очень солидные. Такой проект тянет на 1,2 миллиарда долларов, примерно 400 миллионов — инфраструктура, основное — это лесные дороги.

— Становится понятен один из важных мотивов бизнесов, которые вы затеваете. Похоже, вас просто бесхозяйственность раздражает, так?

— Глупо не использовать то, что дала нам природа.

От Лондона не отвяжемся

— Хотелось бы услышать от вас более подробный анализ ценовой ситуации на рынке меди. Как мы видели, и провал в конце 2008 года был непредсказуемо велик, с 8 до 3 и ниже тысяч долларов за тонну, и последующий отскок также превзошел ожидания. Вы закладывали в бюджет 2010 года цену меди в 5 тысяч долларов в среднем по году, а сейчас она уже выше 6,5 тысячи. Каков ваш прогноз на второе полугодие, какие факторы могут объяснить ценовые качели?

— Причин энергичного роста цен несколько. Во-первых, огромные деньги были потрачены руководством ряда развитых стран мира в поддержку экономики. Это процессы не быстрые, инерционные. В первом полугодии на рынке меди сказался эффект стимулирующих антикризисных решений правительств Еврозоны, Великобритании и США, принятых ранее, в 2008–2009 годах. Сейчас экономика Европы вошла в полосу нестабильности, что вызвало коррекцию цен на металлы. Цена на медь весной доходила до 7 тысяч долларов за тонну, потом наблюдалось снижение до 6,2 тысячи. Конечно, в прошлом году рынок серьезно выручил спрос со стороны Китая. Но в этом году Китай прекратил скупку металлов в госрезерв, хотя это пока и не сказалось на общей динамике китайского спроса. Любые прогнозы — дело неблагодарное, но, думаю, в этом году цена меди будет находиться в районе 6 тысяч долларов за тонну.

— Насколько велика спекулятивная составляющая в цене, обусловленная вложениями в металл финансовых инвесторов?

— Я считаю, китайцы заработали кучу денег, купив в прошлом году медь в резерв по низким ценам.

— Были же предложения и российским властям — скупать металлы в госрезерв, заодно поддержав металлургов.

— Большое дело, которое сделало правительство в отношении цветной металлургии, — это отмена экспортной пошлины на катодную медь с 1 февраля прошлого года. Это решение позволило оперативно перестроить структуру производства от катанки к катодам, увеличить их экспорт и поддержать производство.

— Наблюдаемая волатильность цен на металлы с экономической точки зрения кажется фундаментально порочной. Одно дело колебание нефтяных цен: нефть все же ресурс текущего потребления. А металлы есть материальное воплощение инвестиционного спроса, который по идее не должен быть подвержен таким скачкам.

— Если рассуждать абстрактно, это, возможно, и так, но как вы отсечете от рынка спекулятивный спрос? Тем более в условиях кризиса, когда капиталы мечутся в поисках надежных форм вложений. В этом смысле металлы очень привлекательны.

— Если бы нам удалось немного ослабить зависимость от внешнего спроса и сформировать мощный внутренний рынок металлов, включая и скупку в госрезервы, я думаю, можно было бы постепенно отвязаться внутри страны от текущей спот-цены металла в Лондоне.

— Нет, не получится. Определяющей по ценам будет по-прежнему Лондонская биржа металлов. Просто потому, что доля России в мировом производстве и потреблении цветных металлов недостаточно велика.

Трудоизбыточная модернизация

— В одном из интервью осенью прошлого года вы сообщили, что снизили себестоимость производства меди буквально за год с 5 до 3 тысяч долларов за тонну. За счет чего вы смогли добиться такого впечатляющего результата? Удается ли удерживать этот уровень сейчас?

— Многие вещи сократили в принципе, в том числе ремонтный фонд. Удалось скорректировать с банками стоимость денег. С персоналом по-другому себя стали вести. Фонд оплаты труда мы в 2009 году не корректировали, а просто прекратили наем новых сотрудников, часть структур вывели на аутсорсинг. В течение трех месяцев все это вместе дало тот эффект, о котором вы говорите. Сегодня себестоимость уже немного другая — и в связи с ростом тарифов естественных монополий, и зарплата увеличилась, фактически мы восстановили фонд оплаты труда. Поэтому себестоимость сейчас выше 3 тысяч долларов.

— А какова доля затрат на электроэнергию в себестоимости меди?

— Вместе с газом — около 20 процентов. Это гораздо меньше, чем у алюминщиков, но все равно доля чувствительная.

— И как смотрятся ваши горные и металлургические предприятия с точки зрения лучших мировых отраслевых ориентиров? С точки зрения эффективности и экологических параметров.

— Все в отрасли прекрасно понимают, кто где находится. Если говорить о черной металлургии, то пройдет три-четыре, ну максимум пять лет, и любое российское металлургическое предприятие будет один в один как в Европе. С одной только разницей — столько людей работающих уже не понадобится. И что с ними делать — большой вопрос. Все разговоры в кризис о моногородах так и не привели ни к каким решениям. Поговорили, список городов прикинули — и все. Не считать же стратегическим решением общественные работы — метелки людям дали в руки, идите, метите тротуары.

Да, может быть, мы попадем в демографическую яму. Но яма — это малочисленное молодое поколение. А те, которые работают, они никуда не ушли, им на что-то нужно жить. Не все собираются на пенсию даже в 55 и 60 лет. Люди готовы что угодно сделать, только чтобы остаться трудиться. И они профессиональны, они не болеют, они на работу вовремя приходят, исполняют свои обязанности. Конкретный пример. Сейчас у нас на электролизе работает 450 человек. А вот построим новый электролиз, будет достаточно 80. И что делать дальше? Куда высвобождать людей?

— Один из путей — развитие малого бизнеса.

— Но ведь это пока только разговоры. Попробуй пойди в банк, получи без залога кредит. Не получишь. А Налоговый кодекс? Ты еще ничего не сделал, только зарегистрировал организацию, а уже изволь платить с даты регистрации налог на имущество, налог на прибыль, на труд. Это же абсурд!

— Сохраняется ли у нас фора по цене факторов производства?

— У нас только газ дешевле сегодня. Если тарифная политика будет продолжаться по электроэнергии, то к 2012 году мы будем иметь тариф чуть ниже среднеевропейского. Да и фора по газу, судя по всему, будет недолговечной. Наш минус — это география. Большая часть металлургии мира стоит в портах, а у нас в глубине страны. Транспортировка кораблями на порядок дешевле, чем железной дорогой. Аналогичная ситуация с углем.

Жизнь отомстит

— Какой из кризисов — 1998 года или нынешний — кажется вам тяжелее? Есть ли между ними что-то общее?

— Это принципиально разные кризисы. Что касается 1998 года, то для сырьевых компаний абсурдность ситуации заключалась в том, что мы с середины 1995 года при реализации продукции на экспорт получали рубли фактически по фиксированному курсу. За время действия валютного коридора мы уверенно двигались к убыточности и в 1998−м эту грань перешагнули. Если бы тогда не был отпущен курс рубля, вся металлургия в стране к концу 1998 года просто встала бы. Уже через четыре месяца после августа 1998−го начался подъем сырьевых компаний. Так что тогда у нас был не кризис, а избавление от него. Кризис же шел по нарастающей с 1995−го по 1998 год.

Если говорить про сегодняшнюю ситуацию, то мы имеем дело с мировым кризисом. С 20 сентября 2008 года мировой рынок потребления металлов просто встал как вкопанный, никому ничего не надо стало одномоментно. Пришлось выкручиваться. И в части себестоимости, и без оплаты отгружали металл. Мы же непрерывное производство, на день-два еще сложим куда-то то, что произвели, а на третий день на крыше же складывать не будешь. Цена меди рухнула до 2,8 тысячи долларов за тонну. Это автоматический убыток. Четыре-пять месяцев продержались, а потом мировой рынок стал оживать. Реально выручили, конечно, Китай, Корея, ну и цена стала меняться. Банки повели себя очень неадекватно, стали пересчитывать залоги и менять стоимость денег. Они стали приходить в себя лишь в сентябре прошлого года, до этого какая-то паника неимоверная была в банковском сообществе, несмотря на все колоссальные вливания денег, которые туда осуществляло государство. Я тогда говорил банкирам: «Наступит время, если рынок вздохнет, у вас же будет сверхликвидность — вам негде будет размещать деньги. Потому что рынок потребления финансовых средств резко схлопнулся, сфер применения денег будет очень мало, и у нас совсем другие пойдут разговоры. Вы зачем сегодня так себя ведете? Будьте более гибкими. Земля же круглая, а жизнь завтра не заканчивается». Ну, на самом деле так оно и произошло — сегодня сверхликвидность у банков, и деньги реально негде разместить.

— То есть теперь вы отомстите банкирам?

— Нет, мы никому мстить не собираемся. Просто мы будем себя очень корректно вести в части заимствований, больше ничего.